Продолжение парижских впечатлений. Начало читайте здесь.

Башня

Я-то думал, что Эйфелева башня огромна и буквально-таки подминает Париж своими четырьмя ногами. Каково же было мое смущение, когда выяснилось, что эту башню не вдруг и найдешь. В первый вечер она чуть мелькнула своим прожектором из-за Лувра, а весь следующий день за десять часов нашей непрерывной прогулки (от площади Сен-Лазар к музею д’Орсэ, оттуда на Монпарнас, оттуда на Монмартр через Нотр-Дам и через Оперу обратно к Сен-Лазар) мы не увидели ее ни разу!

В этой связи я еще раз вспомнил судьбу газпромовской “свечи”, которая могла бы стать первым современным сооружением в СПб за много-много лет, и огорчился за нашу российскую косность.

Французский багет

Я-то думал, что в Париже как-то по-особенному едят. Все же Франция, прославленная французская кухня и все такое. Оказалось, к моему ужасному разочарованию, что в Париже, во-первых, едят то же самое, что и в Амстердаме - то есть разрезанные вдоль багеты с маслом и ветчиной (изредка багет заменяется круглой булочкой или огромным блином, как у нас в “Теремке”), а во-вторых, не едят, кажется, вообще ничего. Просто сидят в бесчисленных кафешках и пьют: а) кофе, б) воду, в) бокал вина.

Если парижанин не идет по улице с батоном, из которого лопушится зеленый салат и дразнится розовым языком ветчина, то он сидит в кафе за круглым блестящим столиком, на котором ничто, кроме чашки кофе и бокала с водой, поместиться не может. Это вам не отдых в Турции в сентябре, однозначно. Фокус в том, что за воду не надо платить. Пару раз мы видели людей, которые ели омлет - видимо, это были какие-то голодные французские богачи или вовсе иностранцы.

Я прочел в интернете, что средний француз платит 75% налогов и живет на две тысячи евро в месяц. По-моему, это объясняет весь парижский стиль жизни. Люди культурно и с достоинством экономят на всем.

Венера, Ника, Мона

Я-то думал, что Лувр - один из величайших музеев мира. Но это просто хорошо оборудованное хранилище для трех, по сути, экспонатов: Моны Лизы, Венеры Милосской и Ники Самофракийской. Причем французы совершенно не пытаются скрыть этот факт, а напротив, всячески его подчеркивают - повсюду развешены таблички, направляющие публику именно к этим шедеврам. Entre nous, Мона Лиза конкретно разочаровывает - поскольку к ней не протолкнуться, да и висит она как-то далеко и одиноко. А Венера и Ника - ничего, нормально так. Я думал, правда, что Венера гораздо меньше, а Ника - немного больше.

Конечно, публике ни в жисть не врубиться, чем так хороши именно эти произведения - она бы так же послушно глазела на любые другие, если бы ей объяснили, что это “подлинные шедевры”. Поэтому трудно поверить, что уровень духовности граждан, лицезревших Джоконду, меняется хоть на сотую долю процента. Зато как эти аттракторы организуют массы, как они избавляют их от необходимости мыслить и чувствовать, а равно от лишних денег!

Мы пробежались по квадрату третьего этажа, где висит французское искусство. Пока не начинаются импрессионисты, от него, в общем, несколько выворачивает. Но импрессионистов там очень мало, они все в д’Орсэ.

В общем, первый вывод у меня такой, что в том, что касается контента, Лувр в подметки не годится Эрмитажу. А вот подача - дело другое. Ничто не бликует и в пять рядов одно над другим не висит.

Ключ доступа

Я-то думал, что Париж такой же огромный и бестолковый муравейник, как и Москва. Ничуть не бывало - это большой и, в целом, спокойный город, где не очень много машин и не очень много людей. Иногда в метро возникает некое подобие московской давки, но так, едва-едва.

Вообще, Париж потрясающе красив. Мне больно писать это, но Париж, кажется, красивее Петербурга. Он просторней, больше, ухоженней, чище, аутентичней, историчней, тоньше, изящней и вообще.

У меня было два отца. Один дал мне свою кровь и жизненные правила, а другой дал мне свой дух и жизненный смысл. Сегодня я осознал, что родился и жил в двух городах: Петербург стал ключом ко мне, а Париж - ключом к миру.

Продолжение: "Париж - учитель любви"

 

Ах, Париж! Скажу вам, друзья, что нет города на свете, куда я хотел попасть сильнее. И как же долго длилось это ожидание. 30 лет? Дольше? Черт меня возьми совсем.

До Парижа

Я привык думать, что мечта о Париже началась у меня с Оноре де Бальзака, то есть около тридцати лет назад. У меня был приятель, Володя Застольский - юноша, который даже побрившись, выглядел небритым, что не мешало ему быть золотой души человеком. У него умерла мама, и он жил бы совершенно один, если бы не соседка по коммунальной квартире - классическая еврейская старушка Дора Израилевна. Сама квартира располагалась на Литейном, в доме близ воспетого поэтом Некрасовым "Парадного подъезда", то есть через дорогу от его музея-квартиры, где он (Некрасов) жил с Панаевым и его женой. Мы у Застольского часто кутили и развлекались с девушками, если удавалось их заманить и "раскрутить". Впрочем, по этой части главным героем был Антон Мохнаткин.

Мохнаткин слыл особенной личностью. Он претендовал на то, чтобы стать художником, имел мольберт, вечно грязные руки и длинные сальные волосы. Он был заметной и многообещающей фигурой - хотя, пожалуй, больше для женского пола, который имеет склонность покупаться на слова и внешность. Я прочил себя в писатели или поэты, а благоразумный Застольский ни на какое искусство не покушался. Зато в его квартире стоял дым коромыслом, собирались студенты из театрального института - благо до Моховой было рукой подать - и люди из знаменитого ныне "Сайгона". Атмосфера, короче, была вполне богемная - для чего, собственно, я этот пассаж и вставил. Хочется сказать что-то о Париже - начинаются воспоминания.

В квартире у Застольского было две комнаты. В одной, помню, стоял сервант, а в нем теснилось старенькое, зелененькое с черненьким издание Бальзака, 24 тома. И я все их, томик за томиком, прочел - иногда проснувшись с похмелья, а иногда и просто домой брал. Ах, волшебство чтения! Гобсек, Растиньяк, Отец Горио!.. Убей бог, не помню уже, про что там, но этот мир... Так мне захотелось тогда посмотреть своими глазами на город Париж!.. Он мне казался темным, сырым и волшебным.

Вообще, французская литература (которой я буквально обжирался в то время) полна Парижем. Когда выдавались паузы между развлечениями юности, я ездил в публичную библиотеку на Краснопутиловскую улицу, брал там книжки с прозой, поэзией, драматургией великих французов - Рабле, Беранже, Вольтера, Руссо, Мольера, Гюго - и читал с утра до вечера, закусывая сдобным рогаликом за 12 копеек и кефиром. Вот же были времена - пишу, и чувствую этот вкус и запах.

Даже если кто-то из писателей - французских и прочих - каким-то чудом и не писал про Париж, то писали их биографы.

Еще раньше

Кажется, все началось гораздо раньше. В Шувалово. Родители Саши Тихоновича, с которым мы крепко подружились, копая совками дорожку возле бабушкиной калитки, располагали богатой библиотекой. И Саша, едва началось наше половое созревание, прочел мне выдержки из романа “Земля” Эмиля Золя, где, кажется, описываются роды. К Парижу это не имело отношения, зато имело отношение к соседствующему на полках с Золя Мопассану. Короче говоря, я веду к тому, что первая осознанная мастурбация стала своего рода французским импринтом.

Всегда находятся люди, которые узнали о чем-то раньше нас. Отец Саши Тихоновича работал хирургом, у него в шкафах были книжки по судебной медицине - множество сведений об устройстве людей и гендерных различиях Саша получил тогда, когда мои собственные представления находились в зачаточном состоянии. Хорошо, что он поделился со мной этими знаниями - и другими, которые он обрел, исследуя гардероб своей старшей сестры, когда ее не было дома.

Возможно, впрочем, что французское кино оставило еще более ранний и глубокий след - “Парижскими тайнами”, “Железной маской”, “Фантомасом” и “Зорро”. Но там мне вспоминается что-то уже совсем детское - не эротика и даже не романтика, а героика. Оставлю.

Короче, искусство с большой буквы для меня это Франция, а Франция это Париж.

Американец

А когда мне попалась в руки книжечка Хемингуэя “Праздник, который всегда с тобой”, словно последний камень встал на место в постройке. Я прочел эту книжку раз десять или больше - и чувство родства с Парижем стало у меня с тех пор каким-то болезненным. Улица Кардинала Лемуана, площадь Контрэскарп, набережная Вольтера, кафе “Ротонда” и “Клозери де Лила” - эти названия так вошли и проросли в меня, что я даже не верил, что когда-нибудь все это увижу (вроде того, как я уверен, что навряд ли когда увижу свое сердце).

Только ужасной любовью можно объяснить то, почему я оказался в Париже лишь в 47 лет. Когда уже перезабыл всю вышеперечисленную литературу. Впрочем, место литературы сменила живопись - весь прошедший год, в частности, прошел у нас с Полиной под знаком импрессионистов и постимпрессионистов. А это, как вы понимаете, опять Париж в полный рост.

Да, бог мой - сколько написал, а все еще не начал. Вы читаете? Мне очень хочется, чтобы вы читали. Потому что это про мою жизнь.

Амстердам это не совсем про мою жизнь, хотя Антон Мохнаткин, по слухам, окончил в Амстердаме свои дни, бросившись под поезд, и это странно сближает его с Сашей Тихоновичем, который окончил свои дни, бросившись в Петербурге под машину. Две похожие смерти людей, которые в разное время повлияли на меня, совершенно не сговариваясь между собой, поскольку не были знакомы.

Продолжение парижских впечатлений читайте здесь